Секреты партии

 Из давнего прошлого:Лишь однажды партия доверила мне секрет.  Но по недомыслию я  не оправдал доверия партии.

Наверно, это был 80-й год. Дело было так. Из приемной главного редактора «Ульяновской правды» Миронова мне, молодому корреспонденту отдела новостей (я вел спортивную рубрику в газете), под роспись передали документ из обкома партии под грифом «для служебного пользования». Это было постановление бюро обкома партии о создании штатной футбольной команды на Ульяновском моторном заводе.

Дело в том, что в Ульяновске тогда не было настоящей футбольной команды. Городу хотелось хотя бы команды класса «Б».  Вот и решили к этому классу готовиться. Увы, заводская команда «Мотор»  на футбольных полях производила  сдержанное впечатление.  Научить «Мотор» играть в футбол не могла даже партия.

В любом случае переданное мне постановление содержало важную новость. Я позвонил заместителю редактора Хрусталеву, чтобы узнать, как об этом сообщить читателям.

— Никак, — буркнул Хрусталев в трубку. — Вы, Фаев, наверное, забыли, что у нас не существует профессионального спорта. Наши футболисты — это физкультурники, которые в свободное от работы время сами тянутся к мячу или занимаются на турнике, или  поднимают гири, или сражаются в городки  и прочая.

Я ответил Хрусталеву, что футболисты «Мотора», в первую очередь, тянутся за хорошими зарплатами слесарей и инструментальщиков пятого разряда, которые теперь им гарантированы. И вообще мне непонятно, за что им платить зарплаты, если они даже не играют в группе «Б» первенства России

—  Да будет вам известно, Фаев, команда класса «Б» создается с разрешения ЦК. Надо понимать, Ульяновск такового разрешения не получил.  И вообще не надо умничать,- ответил Хрусталев. Но я не утерпел и спросил: зачем же мне передали постановление, если о нем нельзя говорить в газете?

Хрусталев ответил, что документ дан для ознакомления. Чтобы я, журналист областной партийной газеты, брошенный в данный момент на спортивный участок, был, так сказать, в курсе партийно-спортивных дел.

В общем, поговорили.

Я положил  партийную бумагу в папку. Это была бледная копия, третий или четвертый экземпляр. А  вскоре и вовсе забыл про партийное постановление. Недели через две пришло время чистить папки от всякого мусора. Я постарался, вычистил. А еще через неделю пришла старушка — секретарша от редактора и сказала:

— Фаев, за вами числится постановление обкома. Давайте его сюда. Его нужно вернуть в обком.

— Какое постановление? — удивился я. — Оно ненужное оказалось. Я его выкинул.

Глаза старушки – секретарши округлились.

— Хватит шутить! Это партийный документ. Его надо вернуть в обком.

— Говорю же: выкинул!

—  Куда выкинул? Как выкинул?  Вы хоть представляете, что после этого может быть?

Я не представлял.

Спустя пять минут позвонил Хрусталев: «Зайдите!»

Только в кабинете Хрусталева я понял, что тучи надо мной сгущаются. Хрусталев обозрел меня с любопытством, как существо из другого мира.

— Фаев, вы, правда, выкинули в корзину постановление обкома партии?

— Игорь Антонинович! — взмолился я. — Это ж сто двадцатая копия! Ничтожный вопрос! Меня и не предупредил никто, что эти бумаги надо возвращать.

— Партия не занимается ничтожными вопросами, — с мрачной улыбкой наставительно заметил Хрусталев. — Все вопросы партии — важные, и все — секретные.

Хрусталев был блестящим журналистом и великолепным редактором. Правда, писал очень редко, просто не хотел, а еще он был перманентно пьющим либералом. Он всегда был подшофе, и другого с этого места давно бы уволили, если бы в обкоме не ценили Хрусталева, как, пожалуй, лучшего в области газетчика. Мне Хрусталев сочувствовал, хотя скорее, наверное, сочувствовал моей простодушной молодости. При этом он постоянно напоминал, что я абсолютно не понимаю задач партийной журналистики. Однажды во время международной конференции в Ульяновске он , прямо по Довлатову, заставил меня несколько раз  переставлять в информации в требуемом порядке  участников- представителей стран соцлагеря. И в итоге ехидно заметил:

— Это вам не рассказики ваши писать.

Думаю, он плохо относился к этим рассказикам.

В другой раз, к Дню физкультурника он поручил мне написать передовую статью. Составление передовых в газете считалось уделом избранных, и платили за передовые очень прилично. Я очень старался, писал свою передовую три дня, но в итоге ее напечатали, как недостаточно авторитетную не на первой полосе в левом углу, как положено, а на самой легкомысленной в газете последней странице. Собственно,  наш отдел новостей тем и занимался, что обеспечивал материалами эту единственную в газете легкомысленную страницу.

По поводу утраченного партийного документа  многоопытный Хрусталев хмыкнул и сказал, что надо поступить следующим образом.

-Запомните, вы не выбросили и не утратили партийный документ для служебного пользования.   ВЫ ЕГО УНИЧТОЖИЛИ. При этом отчасти превысили свои полномочия, но только потому, что вовремя не получили правильных инструкций. И в любом случае, содеянное по недомыслию осознали, раскаялись, и как комсомолец готовы нести самую серьезную ответственность. Повторите в слово в слово. Вас Миронов ждет.

Я повторил.

— Да, к слову, — заметил Хрусталев, когда я был уже у дверей. — Уничтожая документ партии, вы изорвали его на мелкие кусочки.

— Я не изорвал… — начал я каяться.

— Порвали, порвали! — убежденно заключил Хрусталев. – Идите уж…

Редактор встретил меня в мрачном настроении. Ко мне, самому молодому сотруднику редакции он в принципе относился неплохо. И вот я его подвел. Впрочем, сколько помню, мрачная озабоченность для Александра Ивановича Миронова была его постоянным состоянием. К слову, по первой профессии присланный из обкома в редакцию Миронов был ветеринаром.

Быстро выяснив, как что получилось, Миронов тяжело вздохнул:

—  Детский сад какой-то! Вы как будто сговорились, чтобы у меня отняли партбилет.

Почему- то мысль о партбилете, который у него должны «вот-вот отнять», не покидала Миронова в редакции с первого дня его появления и звучала всякий раз, когда в газете обнаруживалась серьезная ошибка . А они всё случались и случались.

То в секретариате перевернут пленку с фотографией демонстрации, и в итоге демонстранты ан главной площади в газете отправились не в ту сторону, куда было предначертано. То Лермонтова назовут Михаилом Ивановичем. То  в газете появится очерк о  трудолюбивой многодетной семье, его Миронов отметит и похвалит на планерке а потом выяснится, что это семья сектантов-иеговистов, которая получает посылки из Штатов. И т.д.

— Нет,  вашими общими усилиями у меня точно отнимут партбилет, — горестно повторил редактор.

В такие минуты строгому редактору требовалось утешение. И я кинулся его утешать. Дескать, не все так ужасно. Да и бумага то была про заводской футбол, а не про военный завод. Может быть, и обойдется.

— Ладно, — прервал мои утешительные речи редактор. —  Вы, ты скажи… Ты документ просто в корзину кинул или уничтожил, порвал?

— Именно так!

— А зачем порвал? — неожиданно спросил Миронов.

— А я все рву, —  я продолжал лгать. — Такая завелась привычка.

— Пиши подробную объяснительную, —  подвел итог редактор, — и особо подчеркни, что мелко порвал. Да так порвал, что никто не смог бы партийным документом воспользоваться. И потом. Ты действительно еще комсомолец, в партию не вступил?

— Не вступил.

-И это укажи.  Глядишь, дадут скидку на молодость.

Удивительно, но  матерый аппаратчик Миронов, разительно непохожий на усталого вольнодумца Хрусталева, слово в слово повторил  аргументы последнего. Я тогда еще не ведал, что эти аргументы были отработаны десятилетиями.

Я написал докладную. Ее отправили в обком. И, странное дело, мне потом НИЧЕГО за утрату секретного документа не было. Как я понимаю теперь, проблема была вовсе не в той рядовой бумажке. Суть заключалась в некоей Сумме Партийных Правил, которым следовало подчиняться, не рассуждая и не обсуждая их.

— А вы – везучий, — много позже, вспомнив эту историю, заметил Хрусталев.

— А я знаю, — ответил я.

 Юрий ФАЕВ