Это странное слово – свобода

Поздравляем с  65-летием прекрасного брянского поэта Павла Прагина

 Справка: Родился в  Трубчевске.Закончил литфак Брянского Государственного пединститута (1979). Работал учителем в Погарском районе, заведующим клубом в Новозыбкове, редактором многотиражной газеты «Станкостроитель» Новозыбковского станкостроительного завода, журналистом в газете «Земля Трубчевская». В настоящее время — заведующий клубом ОАО «Монолит» (Трубчевск).

Автор пяти поэтических книг «Белая метка» (1998), «Блюз» (2003) и «Порог сердца» (2007), «Не в ногу с тенью» (2009), «Нечаянные удивления» (2012). Член Союза писателей России. Живёт в городе Трубчевске Брянской области.

  Восемь стихотворений

В день погожий, идеальный

с дивным видом на проспект

вот стоит провинциальный

божьей милостью поэт.

Как он молод и изыскан,

пусть со скидкой на кураж,

но — красив, как гимн английский

и величествен, как — наш!

В сердце северной столицы,

ногу выставив вперёд,

мускулистою десницей

он упёрся на капот…

С соблазнительностью Евы,

неподвластною уму,

проплывают мимо девы,

интересные ему.

Вот и бьётся над причиной:

эти девы отчего

улыбаются машине,

игнорируя его?!..

Тут эстет подходит старый,

многомудрый индивид

и, вздыхая перегаром,

так страдальцу говорит:

«Понимаю вас, милейший…

Прекращайте свой парад…

Этот город поумневший

уж давно — не Ленинград.

Вам бы «бентли» или это…

в крайнем случае «фиат».

А с совковым драндулетом

тут и Кушнер

— не формат!»

* * *

Лауреатством не помечен,

не за награды

творю, что ангел мне нашепчет,

а — не как надо!

Так воробей, шмыгнувши с ветки

сырой и голой

вдоль тротуара летку-енку

танцует соло…

Но золотая середина

нас держит крепко,

чтоб мерить головы к единой,

стандартной кепке…

И осторожность если прочит

смолчать, смириться, —

гляди, — уж вождь растёт из почвы

крутых амбиций!

Его растит слепая сила

рубля, рогатки,

замалчивания

и шила

под лопатку.

Чтоб пестовал утяток гадких

грядущий нелюдь —

в утёнке был по разнарядке

задушен лебедь.

А воробей провинциальный

всё так же скачет,

двоясь в чернотах инфернальных

зрачков кошачьих.

Всё ж верит птах неуловимый,

ерепенясь:

— Ощиплют перья, а под ними —

запрятан Феникс!

* * *

Меня в ночные гости зазвала

та незнакомка с шумной вечеринки…

Мы под руку ушли — пришли в обнимку,

с ключом возились долго… Ну, дела! —

я узнаю, попав сюда впервой,

вдруг каждый уголок и всё такое —

стенную нишу, жёлтые обои…

До только — быть здесь женщине б другой.

Что ж, явно дежавю даёт промашку.

Я — к двери. А хозяйка вслед: «Куда ж ты!..»

А тут уже и крУгом голова.

И крикнуть бы в кварталах звонких: «Где ты,

реальная!» — и в страхе ждать ответа:

вдруг эхо перепутает слова?!

Это странное слово — Свобода

Весь такой — беззаботный и юный —

ясным глазом я в память врезал

акварельную синьку июля

и на плане переднем вокзал.

В пыльном скверике перед вокзалом,

заряжаясь дымком папирос,

мы Мишаню из Гомеля ждали —

он туда документы повёз…

Там, с утра проходя мимо ГУМа,

перемкнуло… И наш Михаил

в институт поступать передумал,

выпил пива и… банджо купил.

И теперь под престранные звуки

лёгкий хмель любопытство томил,

пока струны на ковшике гулком

я подстраивал в соль-ре-ля-ми…

Здесь в селении малоэтажном

в сорок тысяч прописанных душ,

коль запеть Окуджаву под банджо, —

очень редкое зрелище уж!

И тянулась под тень водокачки

стройотрядовская молодежь,

старичок с чемоданом на тачке

и фарцовщик, и будущий бомж.

И менты по живому проходу

алкаша волочили вовне.

И кричал он: «Свобода! Свобода!»

…Вот и все, что запомнилось мне…

* * *

В компании растений безучастных

сижу, курю на крохотной терраске.

И чувствую: ко мне на огонёк

наведался полночный мотылёк

невидимый… Прохладным колебаньем

воздушный гость отвлёк моё вниманье…

— Душа живая, ты куда? Постой!

Побудь со мной!

Из точки икс влетают духи ночи —

до свар людских прожорливо охочи.

И это, несмотря на то, что здесь

вход в дом прикрыл осьмиконечный крест!

Архангел грозный с медною трубою,

начищенной до блеска пастой гойя,

желтея в тучах, ждёт: давать когда

сигнал суда?!

Пока молчат Кремлёвские куранты,

машины и пожарные гидранты,

и детский спит в песочнице совок;

и стоя спит у склада часовой;

спит бомж на лавке; спят на страже мира

орудья в приграничных капонирах,

МакДональдс и армейский общепит, —

а смерть не спит…

Сижу, курю на крохотной терраске,

потёмок антрацит все звуки гасит.

На фоне огонька жизнь так хрупкА —

как крылышки ночного мотылька…

И с трёх сторон из стекол внутрь смотрели,

как бы три точки лазерных прицелов…

… Да,

шутку так легко остаться жить —

достаточно окурок загасить!..

Веяние вечера

Кто там, метнув сияющие зёрна

в прикорм ночИ, поверхность возмутил?..

И солнце, будто бы карась озёрный,

ныряет в ил…

И — вечер наступил.

Последний блик течением несёт

по грядкам, крышам, брызгам молочая —

и, словно третьим глазом, подмечаешь

предвечный отсвет разума на всём…

Плыл от соседей, до слезы знакомый,

напев битлов шестидесятых лет.

И свет в окне — по сути — паспорт дома:

мол, жив курилка!.. Вот — и документ!..

О, сердцу так спокойно нынче уж:

пусть даже смерть придёт, всё — день вчерашний!

… У мирового ужаса на пашне

тела — лишь отпечатки наших душ!

* * *

Жил человек в задрипанной хрущобе —

как на листе засаленном пробел.

Жил не как все — загадочней, и чтобы

остаться независимым до гроба,

писал стихи и птицам песни пел.

В крысиной стае слыл он белой крысой

и равнодушно пакости сносил

от ближних — ведь не пил, не матерился

и втихаря в подъездах не мочился,

не сплетничал и флагов не носил.

И сколько бы верёвочке не виться,

но первые из стаи между дел

избили так, что умер он в больнице —

чего б не поучить, коли боися…

…………………………………………………

А он, болезный, просто их жалел!

* * *

Ни благ, ни славы не взыскуя,

не отвлекаясь в суету,

тот странник, светлую такую,

носил за пазухой мечту,

которой в суетности мелкой

дано дерзать и,

наконец,

чтобы незримо в виде грелки,

лечить озноб чужих сердец…

Товарищи, вы подмечали,

чтобы вот к вам когда-нибудь

в минуты мировой печали

склоняли голову на грудь?

Но так уж повелось от века:

нашёлся гражданин один

следить за этим человеком,

булыжник грея на груди.

Счастливый случай подвернулся —

близка и уязвима цель.

Тут он швырнул… и промахнулся…

И понял: как осиротел!!!

***

 Публикация подготовлена при содействии Брянской организации Союза писателей России

Социальные комментарии Cackle